фотографии и текст: Владимир Севриновский

В небольшом селении Халимбекаул между Махачкалой и Буйнакском есть спортивная школа-интернат «Пять сторон света», которая выращивает мастеров боевых искусств в промышленных масштабах. Среди них — два пятикратных чемпиона мира по ушу и единственный обладатель международного титула «Король кунг-фу» родом не из Китая. Создатели школы «Пять сторон света» художник и мастер единоборств Гусейн Магомаев и его жена Ольга рассказали, как пережили 1990-е, Чеченскую войну и как «Нравственные письма» Сенеки помогают в тренировках.

Все началось с болезни — у меня врожденный порок сердца. В детстве я был дистрофиком, и врачи запрещали любые нагрузки. Выбор был невелик: или стать тем, кого презирают и бьют, или сделать вид, что у тебя все хорошо, и попытаться жить, как здоровые мальчишки. Я стал хорошо есть, играть с пацанами, тренироваться. К 16 годам уже занимался штангой вместе с братом-близнецом, будущим чемпионом России по тяжелой атлетике.

Дядя Абсамат научил меня приемам боевого самбо, которые ему показал в тюрьме сосед по камере, капитан КГБ. А потом я увидел кино Акиры Куросавы «Гений дзюдо» и понял, что мне нужно. Этот фильм я пересматривал больше двадцати раз и именно благодаря нему решил, что хочу заниматься каратэ. Да, по сюжету герой побеждает каратиста, но в реальной жизни это невозможно.

После школы я поступил в Дагестанское художественное училище. Там один из преподавателей занимался с нами единоборствами. Собрал группу человек в сорок, а выдержали и остались только я и еще один парень. Я тогда голодал, ел иногда раз в два дня, даже в обморок падал. У мамы нас было пятеро, раненый на войне отец умер, когда мне было три года, — в общем, сами понимаете. Тренер Ахмед водил меня в столовую и кормил за свой счет, а я тренировался, как одержимый.

Я прожила три или даже четыре разных жизни. Предки мамы были дворянами. Дед учился в Оксфорде, стал архитектором. Росла я в окружении хорошо образованных людей, но московская дворовая жизнь все равно дала гораздо больше. Меня не пускали во двор, а я все равно гуляла там, где хочу. Всю жизнь была оторвой, росла, «как сорная трава», — это про меня так мама говорила. Привыкла кулаками, зубами и локтями своего добиваться.

Мою первую любовь звали Лелькой, как и меня. Он только что вышел из детской колонии и умел плеваться через дырку от выбитого зуба. Я как только это увидела, сразу поняла, что влюбилась. Пока училась плеваться, любила его безумно. Когда научилась, все прошло.

Я была странной девочкой. Читала взахлеб, а школу ненавидела. Пряталась под парту, на вопросы учителей отвечала прямо оттуда, причем правильно. Рано вышла замуж, в 17 лет родила сына. Муж был прекрасным человеком, но мы по-разному смотрели на жизнь. Я очень страдала, а родители говорили, что в нашем роду разводиться — позор. Когда мы все же разошлись, я долго скрывала, что не замужем. Я была красивой девочкой, пользовалась успехом. Сначала мне это кружило голову, но потом надоело. Отговаривалась, что муж не разрешает никуда ходить, хотя его давно не было.

Приходилось нелегко. Я растила ребенка и одновременно училась, потом работала. У мамы с папой денег не брала, муж алименты не присылал, а я из гордости не просила. Наконец, устала быть одна. А еще тут подруга Люба уехала в командировку и попросила выгуливать ее пинчера. Вернулась я как-то с собакой, и тут звонок в дверь. Открываю — на пороге Любин сын Саша и бородатое чудо-юдо. Может, это звучит театрально, но меня словно молния ударила. Не то чтобы я влюбилась, просто увидела вместо Гусейна какое-то сияние. От него веяло чистотой.

Тут Саша говорит, что это его друг Гуська, тренер по карате, и он будет здесь жить. Очарование мигом прошло. Мне доверили ключи, а тут какой-то неизвестный бородач. Правда, Саша тут же сказал, что мама его боготворит.

С собакой я продолжала гулять. Как ни зайду, гость в белых кальсонах. Я тогда не знала, что это кимоно. Поняла только после фильма «Кровавый спорт». Так им впечатлилась, что сказала Гусейну: «Если проголодаетесь, приходите — я живу двумя этажами ниже. Накормлю».

Ночью звонок в дверь. Входит это чудо-юдо и говорит, что хочет есть. Накормила мужика, а потом мы проговорили всю ночь. Рассказала о себе все, ни в чем не соврала.

Тетя потом спросила, какой национальности мой новый избранник. Я сказала: дагестанец. А она: нет такой нации! Есть русские, татары и евреи. Если он не еврей, значит, татарин. Такое было у нее простое деление.

Выступать за рубежом нас не пускали. Только однажды Александр Самсонов, куратор единоборств от Госкомспорта, предложил поехать на соревнования по контактному карате. Там бывали смертельные случаи, и Самсонов обещал, что если наш боец победит, пусть даже убьет кого-то, ему героя дадут. Спросил: «Готовы рискнуть?» Я был готов, но при условии, что поедут мои ученики, дагестанцы. Как я на смерть поведу постороннего человека? Самсонов долго думал и сказал: «Нет. Нам нужна география развития спорта».

Еще чиновников раздражало, что мы «японским милитаристам» кланяемся. К нам приезжала японская делегация — хотели быть спонсорами московской Олимпиады. Среди них был пожилой мастер с десятым даном. Самсонов предупредил: «Никаких поклонов. Черные пояса снять!» Но вошел старик, поклонился, и все мы, как один, поклонились в ответ.

Японцев потом спросили, как они оценивают технику наших мастеров. Те ответили: третий или четвертый дан. Наверное, из вежливости. Учиться было негде и не у кого. Но мы это компенсировали желанием и воображением. Из пустоты все создавали ценой переломов, ушибов, растяжений. И самое удивительное — были на правильном пути. Когда границы открыли, оказалось, что могут наши ребята, и еще как.

Приезд в Дагестан в 1984 году был для нас по сути бегством. И здесь, в горах, я почувствовала себя свободной. Хотя не обошлось и без проблем. Люди казались странными, по-русски говорили плохо, постоянно спрашивали, как я себя чувствую. В Москве так не принято. Гусейн два года бесплатно работал внештатным художником, чтобы нам дали землю.

Сад наш я, худенькая, тоненькая, вскапывала ломом. Жили с милым в шалаше, потом — в старом вагончике, который раньше был курятником. В нем мы задержались на 12 лет. О Гусейне тогда уже стали ходить слухи. Каратэ вошло в моду, а его команда не знала поражений. А потом каратэ запретили, и денег у нас не стало совсем. Я, естественно, переживала, как дальше жить. Гусейн мне сказал: «Все знают божьи заповеди (я с трудом их вспомнила, делая вид, что знаю), но никто по ним не живет. А мы будем. Это легко».

У нас не было ни работы, ни денег. Была только идея — создать школу единоборств. Все знакомые говорили, что она нужна. И многие пытались, а потом приходили то боксеры, то борцы и оставляли их у разбитого корыта.

Место для школы мы выбрали подальше от города, с плохой землей, чтобы никто не покусился. Вокруг росла одна полынь. Зато сейчас в Халимбекауле все растет. Есть такое выражение в Китае: «Какое же тут захолустье, если в нем поселился хотя бы один благородный человек?» Это уже центр.

Дом мы строили сами. Саманные кирпичи резали два года. Когда родня Гусейна пришла помогать, я работала наравне с мужчинами. Сделала пять штук и поняла: сейчас сдохну. Ладно, думаю, пусть помру, но со стройки уйду последней. После этого дагестанцы меня зауважали.

К тому времени мы уже занимались с детьми. Не только тренировали, но и читали им «Нравственные письма» Сенеки, европейских философов, китайские притчи. Ребята понимали, что стили разные, а суть одна. Чиновники баловали обещаниями, но деньги выделять не спешили. Когда они пообещали оплатить поездку наших ребят в Москву и подвели, я сказала, что больше не переступлю их порогов. Мы продали кирпичи, запасенные для дома, и на вырученные деньги отправили детей в столицу. Я получила величайший урок: отдай последнее — и порадуешься.

В Москве мы познакомились с журналистом Володей Лукьяевым. Он написал первую статью про нас — «Ушу по-дагестански». После этого начался настоящий вал писем, и сотни людей потянулись в нашу школу. Они вытоптали весь наш огород. Я уходила в укромное местечко в кукурузе и плакала: мне нечем было их кормить, я устала от бесконечной стирки и уборки, бросила тренироваться. И тут Бог мне будто по башке дал: «Люди к вам едут, значит, вы им нужны. Радоваться надо». Я даже уставать перестала и туалеты мыла с легкостью.

Все пошло своим чередом. Я так организовала дежурство, что находила время, чтобы помочь Гусейну с очередной художественной выставкой. Он писал тушью — масляные краски стоили дорого. Оригиналы его рисунков покупали в Америке по 300 долларов. На эти деньги мы и начали строить школу.

В Китае я оказался, потому что рисовал китайские сюжеты. В 1987 году в Москве у меня прошла выставка иллюстраций к китайскому эпосу. Удачный был год, я еще получил Гран-при на биеннале графики в Гаване.

Но больше всего я мечтал попасть на семинар Китайской академии ушу. Он состоялся только один раз, потом они задавили танками людей на Тяньаньмэнь и попали под международные санкции. Приглашали по три-четыре человека из каждой страны. Я к тому времени стал известным мастером, но в Госкомспорте мне отказали — мол, нужно знать английский и китайский. Тогда мои ученики пошли к министру спорта. Тот удивился: «Ушу из Дагестана? Что за дурость!» Но подключилось советско-китайское представительство, у которого были мои картины, звонили из самого Китая.

Отправили меня позже всех. Уже в Пекине я выяснил, что семинар платный, а за меня ни копейки не перечислили. Барахтайся сам. Учеба к тому времени уже началась, пришлось нагонять. Три тренировки по два часа в день. В зале страшная жара, душа нет. Ноги распухли, как у слона. Сердце болело. Когда становилось невыносимо, ложился на холодный кафель и приходил в себя. Потом еще заявились китайские чиновники и стали расспрашивать, как в делегацию попал пятый человек. Говорили, что я занимаюсь незаконно и должен уехать. Тут снова меня выручили картины. Позвонили из общества советско-китайской дружбы и все объяснили. Но организаторам все равно крепко дали по партийной линии.

В итоге я успел изучить и внутренние, и внешние стили. Все сдал без единой помарки, потому что раньше многое освоил самостоятельно. А потом друг-китаец познакомил меня с мастером — но не академическим, а народным. Звали его Ши Мин. Он преподавал тайцзицюань. Суровый мужик, никогда не смеялся. Его хунвейбины трижды выводили на расстрел. Давали команду — и тут же объявляли отбой. Так пытались сломать человека. Уже в 1960-х он был признанным мастером, а это считалось феодальным пережитком.

Встреча с мастером — особая церемония. Я преподнес подарок — расписной русский самовар. Налил ему чаю. Мне перевели, что Ши Мин готов взять меня в ученики. И это пожизненно.

У мастеров-народников нет залов. Мы с пяти утра в любую погоду тренировались в парке Голубого бамбука в Пекине. А рядом стояли люди, которых учитель не принимал. Месяцами приходили. По соседству работали другие мастера, но с ними он общаться не разрешал. Стоило кому-то из них подойти, так вопил на него! Но все Ши Мина очень уважали.

Когда он учил медитации, мы двадцать минут неподвижно стояли на морозе. Была метель. Чувствую, снег налипает — тяжело, а шевельнуться боюсь: свалится — значит, я дрогнул. И рядом тоже все в снегу стоят. Но холод совсем не ощущался!

В Пекине я договорился о семинаре по ушу в Дагестане. Собрались сотни желающих со всего Союза. Четыре учителя из Китая целый месяц проводили большие тренировки. После этого в стране произошел качественный сдвиг ушу. Планы были огромные, а потом СССР рухнул. Все распалось, настало время раздоров, но мы продолжали учить. Я не шел туда, где были деньги. Я шел туда, куда мне надо было идти.

В 1990-е люди часто обращались к Гусейну за советом. Иногда с автоматами приезжали, страшно было. Думаю, в том, что в Дагестане обошлось без гражданской войны, есть и его заслуга.

В 1993 году у нас прошла международная конференция «Поиск мира внутри и вокруг нас». Приехали гости из восемнадцати стран: американцы, японцы, англичане, немцы, грузины. Мы повезли их в Датунский храм — древнюю грузинскую церковь в Шамильском районе. Все вместе провели там очищающую молитву. Чувства были — до дрожи. А через год в декабре к нам постучала Чеченская война — в самом прямом смысле. Гремела канонада, а я подумала, что в дверь кто-то ломится. Но не открыла.

Нам завидовали, даже по пустякам. У меня росла великолепная малина. Однажды я пришла собрать ягоду для ребят, а ветки пустые. Местная бабушка все собрала, а потом листья ошпарила кипятком. Неприятно ей было, что у нас есть, а у нее нет. В спорте было то же самое, только ставки выше. Соперники нам угрожали в лицо. Пустили слухи, что мы преподаем буддизм, хотя у нас светская школа и полная свобода вероисповедания: каждый волен идти хоть в мечеть, хоть в церковь.

Но самым страшным был большой пожар. После него я постарела лет на десять. Ночью загорелся двухэтажный корпус, где жили 170 детей, а пожарные приехали пьяными, и шланг мы раскатывали сами. К счастью, никто не погиб — здание было новым, по всем правилам пожарной безопасности. Выяснилось, что одному парню заплатили за поджог. Он потом сбежал в Сибирь. На месте пожарища мы планируем сделать мемориальный сквер.

Постепенно наши ребята вышли на высокий уровень, особенно в саньда, боевом разделе ушу. Дух воина прочно вбит в гены дагестанцев: здесь работали только женщины и старики, а крепкие мужчины садились на коня — и в набеги. Но горцы уважают не просто силу, а силу в сочетании с благородством.

Когда накапливается энергия, надо идти и из нее медали ковать. Тогда и в леса не будут уходить. Наград у нас было так много, что чиновники поверить не могли. Как осознали, давай звать телевидение, дарить подарки. Потом уже привыкли: а, опять твои что-то выиграли. «Наплодили тут чемпионов!» Надоело им это. Не понимаю, как такое может надоесть? Дети же другими становятся.

Раньше родители приводили к Гусейну сына и говорили: или сделай из него мужчину, или убей. Теперь такое услышишь редко. Родственников мы тоже стараемся воспитывать. Многие поняли, что хорошее образование важнее медалей. Но бывает, что это понимание приходит позднее, чем нужно.

Был у нас ученик Муса по прозвищу Мусенок. Его все обожали. Он в школе сперва заговорил на английском и только потом по-русски. На соревнованиях спрашивал: «Зачем мне драться с этим парнем, он ведь мне ничего плохого не сделал?» Очень миролюбивый мальчишка. Семье это не нравилось. Спрашивали, почему он еще не выступает, почему не чемпион. Решили забрать его в Махачкалу. Я два часа его брату объясняла, почему так поступать нельзя. Парень кивал, но сделал по-своему. А в городе Мусенок погиб во время спарринга. Сейчас его братья помогают нам, хорошие скидки дают на свою продукцию. Их фирма называется «Надежная крыша». Помнят они Мусу.

Мой ученик Муслим Салихов завоевал в 2006 году титул «Король кунг-фу». Официально эти единоборства в Китае называются ушу, а в народе — кунг-фу. Большой спорт — это большие деньги, и для тех, кто им руководит, народные борцы — изгои. Между ними вражда. Тот бой смотрел весь Китай, вся Азия, миллиарды людей. И все народные мастера болели за нашего, потому что он представлял народную школу. Муслима после победы китайцы на руках носили. Радовались, что ученик ученика Ши Мина побил этих официальных.

Мы учим, дети уходят, а с новыми надо начинать все с начала. Чтобы не ломали деревья, мы говорим ребятам: «Называйте их именами близких людей». Это помогало. Но они оканчивали школу, на смену приходили новые. Те не знали, что это дерево — чья-то бабушка Аминат. Тогда мы посадили рощу в честь ушедших из жизни — друзей, мальчиков из школы. Иногда выпускники приезжают со своими детьми и показывают деревья, которые когда-то посадили. Мальчишки взрослеют, сами осознают, как трудно воспитать ребенка. Иногда в аэропорту здоровый мужик бежит с криком: «Тетя Оля!» Помнит, значит.

источник: «Открытая Россия»